Неточные совпадения
Я, как матрос, рожденный и выросший
на палубе разбойничьего брига: его душа сжилась с бурями и битвами, и, выброшенный
на берег, он скучает и томится, как ни мани его тенистая роща, как ни свети ему мирное солнце; он
ходит себе целый день по прибрежному песку, прислушивается к однообразному ропоту набегающих волн и всматривается в туманную даль: не мелькнет ли там
на бледной черте, отделяющей синюю пучину от серых тучек, желанный парус, сначала подобный крылу морской чайки, но мало-помалу отделяющийся от пены валунов и ровным бегом приближающийся к пустынной пристани…
Во время покосов не глядел он
на быстрое подыманье шестидесяти разом кос и мерное с легким шумом паденье под ними рядами высокой травы; он глядел вместо того
на какой-нибудь в стороне извив реки, по
берегам которой
ходил красноносый, красноногий мартын — разумеется, птица, а не человек; он глядел, как этот мартын, поймав рыбу, держал ее впоперек в носу, как бы раздумывая, глотать или не глотать, и глядя в то же время пристально вздоль реки, где в отдаленье виден был другой мартын, еще не поймавший рыбы, но глядевший пристально
на мартына, уже поймавшего рыбу.
Козаки
сошли с коней своих, взошли
на паром и чрез три часа плавания были уже у
берегов острова Хортицы, где была тогда Сечь, так часто переменявшая свое жилище.
Все были хожалые, езжалые:
ходили по анатольским
берегам, по крымским солончакам и степям, по всем речкам большим и малым, которые впадали в Днепр, по всем заходам [Заход — залив.] и днепровским островам; бывали в молдавской, волошской, в турецкой земле; изъездили всё Черное море двухрульными козацкими челнами; нападали в пятьдесят челнов в ряд
на богатейшие и превысокие корабли, перетопили немало турецких галер и много-много выстреляли пороху
на своем веку.
Сибирь.
На берегу широкой, пустынной реки стоит город, один из административных центров России; в городе крепость, в крепости острог. В остроге уже девять месяцев заключен ссыльнокаторжный второго разряда, Родион Раскольников. Со дня преступления его
прошло почти полтора года.
Подумаешь, как счастье своенравно!
Бывает хуже, с рук
сойдет;
Когда ж печальное ничто
на ум не йдет,
Забылись музыкой, и время шло так плавно;
Судьба нас будто
берегла;
Ни беспокойства, ни сомненья…
А горе ждет из-за угла.
В сотне шагов от Самгина насыпь разрезана рекой, река перекрыта железной клеткой моста, из-под него быстро вытекает река, сверкая, точно ртуть, река не широкая, болотистая, один ее
берег густо зарос камышом, осокой,
на другом размыт песок, и
на всем видимом протяжении
берега моются,
ходят и плавают в воде солдаты, моют лошадей, в трех местах — ловят рыбу бреднем, натирают груди, ноги, спины друг другу теплым, жирным илом реки.
— Что кричишь-то? Я сам закричу
на весь мир, что ты дурак, скотина! — кричал Тарантьев. — Я и Иван Матвеич ухаживали за тобой,
берегли, словно крепостные, служили тебе,
на цыпочках
ходили, в глаза смотрели, а ты обнес его перед начальством: теперь он без места и без куска хлеба! Это низко, гнусно! Ты должен теперь отдать ему половину состояния; давай вексель
на его имя; ты теперь не пьян, в своем уме, давай, говорю тебе, я без того не выйду…
Вера,
на другой день утром рано, дала Марине записку и велела отдать кому-то и принести ответ. После ответа она стала веселее,
ходила гулять
на берег Волги и вечером, попросившись у бабушки
на ту сторону, к Наталье Ивановне, простилась со всеми и, уезжая, улыбнулась Райскому, прибавив, что не забудет его.
Он
прошел берегом с полверсты и наконец набрел
на мальчишек, которые в полусгнившей, наполненной до половины водой лодке удили рыбу. Они за гривенник с радостью взялись перевезти его и сбегали в хижину отца за веслами.
Она, закрытая совсем кустами, сидела
на берегу, с обнаженными ногами, опустив их в воду, распустив волосы, и, как русалка, мочила их, нагнувшись с
берега. Райский
прошел дальше, обогнул утес: там, стоя по горло в воде, купался m-r Шарль.
И он тоже с тринадцати лет
ходит в море и двух лет сряду никогда не жил
на берегу.
Спутники мои беспрестанно съезжали
на берег, некоторые уехали в Капштат, а я глядел
на холмы,
ходил по палубе, читал было, да не читается, хотел писать — не пишется.
Прошло дня три-четыре, инерция продолжалась.
Земли нет: все леса и сады, густые, как щетка. Деревья
сошли с
берега и теснятся в воду. За садами вдали видны высокие горы, но не обожженные и угрюмые, как в Африке, а все заросшие лесом. Направо явайский
берег, налево, среди пролива, зеленый островок, а сзади,
на дальнем плане, синеет Суматра.
— Да так-с: этаких у нас теперь человек сорок есть: от солнышка. Они
на берегу нагишом
ходили: солнышком и напекло; теперь и рубашек нельзя надеть.
Когда наша шлюпка направилась от фрегата к
берегу, мы увидели, что из деревни бросилось бежать множество женщин и детей к горам, со всеми признаками боязни. При выходе
на берег мужчины толпой старались не подпускать наших к деревне, удерживая за руки и за полы. Но им написали по-китайски, что женщины могут быть покойны, что русские съехали затем только, чтоб посмотреть
берег и погулять. Корейцы уже не мешали
ходить, но только старались удалить наших от деревни.
Шагах в пятидесяти оттуда,
на вязком
берегу, в густой траве, стояли по колени в тине два буйвола. Они, склонив головы, пристально и робко смотрели
на эту толпу, не зная, что им делать. Их тут нечаянно застали: это было видно по их позе и напряженному вниманию, с которым они сторожили минуту, чтоб уйти; а уйти было некуда: направо ли, налево ли, все надо
проходить чрез толпу или идти в речку.
Мы слегка позавтракали
на шкуне и, воротясь
на берег,
прошли чрез док.
Вместо лошадей
на берегу бродят десятка три тощих собак; но тут же с
берегов выглядывает из чащи леса полная невозможность ездить ни
на собаках, ни
на лошадях, ни даже
ходить пешком.
Барон Шлипенбах один послан был по делу
на берег, а потом, вызвав лоцмана, мы
прошли Зунд, лишь только стихнул шторм, и пустились в Каттегат и Скагеррак, которые пробежали в сутки.
Прошло дня два: в это время дано было знать японцам, что нам нужно место
на берегу и провизия. Провизии они прислали небольшое количество в подарок, а о месте объявили, что не смеют дать его без разрешения из Едо.
Но мы, бегло взглянув
на них и кивнув им головой, равнодушно
прошли дальше по
берегу к деревне.
Они назвали залив, где мы стояли, по имени, также и все его
берега, мысы, острова, деревни, сказали даже, что здесь родина их нынешнего короля; еще объявили, что южнее от них,
на день езды, есть место, мимо которого мы уже
прошли, большое и торговое, куда свозятся товары в государстве.
Вечер так и
прошел; мы были вместо десяти уже в шестнадцати милях от
берега. «Ну, завтра чем свет войдем», — говорили мы, ложась спать. «Что нового?» — спросил я опять, проснувшись утром, Фаддеева. «Васька жаворонка съел», — сказал он. «Что ты, где ж он взял?» — «Поймал
на сетках». — «Ну что ж не отняли?» — «Ушел в ростры, не могли отыскать». — «Жаль! Ну а еще что?» — «Еще — ничего». — «Как ничего: а
на якорь становиться?» — «Куда те становиться: ишь какая погода! со шканцев
на бак не видать».
Мы
прошли большой залив и увидели две другие бухты, направо и налево, длинными языками вдающиеся в
берега, а большой залив шел сам по себе еще мили
на две дальше.
Только у
берегов Дании повеяло
на нас теплом, и мы ожили. Холера исчезла со всеми признаками, ревматизм мой унялся, и я стал выходить
на улицу — так я прозвал палубу. Но бури не покидали нас: таков обычай
на Балтийском море осенью.
Пройдет день-два — тихо, как будто ветер собирается с силами, и грянет потом так, что бедное судно стонет, как живое существо.
Оправясь, я каждый день ездил
на берег,
ходил по взморью и нетерпеливо ожидал дня отъезда.
Мы не верили глазам, глядя
на тесную кучу серых, невзрачных, одноэтажных домов. Налево, где я предполагал продолжение города, ничего не было: пустой
берег, маленькие деревушки да отдельные, вероятно рыбачьи, хижины. По мысам, которыми замыкается пролив, все те же дрянные батареи да какие-то низенькие и длинные здания, вроде казарм. К
берегам жмутся неуклюжие большие лодки. И все завешено: и домы, и лодки, и улицы, а народ, которому бы очень не мешало завеситься,
ходит уж чересчур нараспашку.
Это, как я теперь увидел, буруны бешено плещутся в
берег; увидел и узкость: надо
проходить под боком отвесного утеса, чтобы избежать гряды видных
на поверхности камней, защищающих вход от волн с океана.
Мы
прошли около всех этих торговых зданий, пакгаузов, вошли немного
на холм, к кустам, под тень пальм. «Ах, если б напиться!» — говорили мы — но чего? Тут
берег пустой и только что разработывается. К счастью, наши матросы накупили себе ананасов и поделились с нами, вырезывая так искусно средину спиралью, что любому китайцу впору.
Мы с любопытством смотрели
на все: я искал глазами Китая, и шкипер искал кого-то с нами вместе. «
Берег очень близко, не пора ли поворачивать?» — с живостью кто-то сказал из наших. Шкипер схватился за руль, крикнул — мы быстро нагнулись, паруса перенесли
на другую сторону, но шкуна не поворачивала; ветер ударил сильно — она все стоит: мы были
на мели. «Отдай шкоты!» — закричали офицеры нашим матросам. Отдали, и шкуна, располагавшая лечь
на бок, выпрямилась, но с мели уже не
сходила.
«Да неужели есть
берег? — думаешь тут, — ужели я был когда-нибудь
на земле,
ходил твердой ногой, спал в постели, мылся пресной водой, ел четыре-пять блюд, и все в разных тарелках, читал, писал
на столе, который не пляшет?
Бывает у моряка и тяжело, и страшно
на душе, и он нередко, под влиянием таких минут, решается про себя — не
ходить больше в море, лишь только доберется до
берега.
Прошли остров Чусима. С него в хорошую погоду видно и
на корейский, и
на японский
берега. Кое-где плавали рыбацкие лодчонки, больше ничего не видать; нет жизни, все мертво
на этих водах. Японцы говорят, что корейцы редко, только случайно, заходят к ним, с товарами или за товарами.
В юности моей, давно уже, чуть не сорок лет тому,
ходили мы с отцом Анфимом по всей Руси, собирая
на монастырь подаяние, и заночевали раз
на большой реке судоходной,
на берегу, с рыбаками, а вместе с нами присел один благообразный юноша, крестьянин, лет уже восемнадцати
на вид, поспешал он к своему месту назавтра купеческую барку бечевою тянуть.
17-го утром мы распрощались с рекой Нахтоху и тронулись в обратный путь, к староверам. Уходя, я еще раз посмотрел
на море с надеждой, не покажется ли где-нибудь лодка Хей-ба-тоу. Но море было пустынно. Ветер дул с материка, и потому у
берега было тихо, но вдали
ходили большие волны. Я махнул рукой и подал сигнал к выступлению. Тоскливо было возвращаться назад, но больше ничего не оставалось делать. Обратный путь наш
прошел без всяких приключений.
— Тьфу! — ворчал Дерсу. — Мы идем — все равно выдры. Маленько по
берегу ходи, посмотри, вода есть — ныряй, потом опять
на берег и опять ныряй…
Хей-ба-тоу хотел еще один раз
сходить на реку Самаргу и вернуться обратно. Чжан-Бао уговорил его сопровождать нас вдоль
берега моря. Решено было, что завтра удэгейцы доставят наши вещи к устью Кусуна и с вечера перегрузят их в лодку Хей-ба-тоу.
Немного выше устья последней,
на левом
берегу Такемы, по словам Чан Лина, есть скалистая сопка, куда удэгейцы боятся
ходить: там с гор всегда сыплются камни, там — обиталище злого духа Какзаму.
Не
прошли мы и полкилометра, как пришлось снова переходить
на правый
берег реки, потом
на левый, затем опять
на правый и т.д.
Расстояние, которое по морю
на лодке можно проехать в полдня, пешком по
берегу едва ли удастся
пройти и в четверо суток.
Пройдя по Бягаму еще два километра, мы стали биваком
на левом ее
берегу, в густом ельнике. По счету это был наш 12-й бивак от моря.
На Сяо-Кеме, в полутора километрах от моря, жил старообрядец Иван Бортников с семьей. Надо было видеть, какой испуг произвело
на них наше появление! Схватив детей, женщины убежали в избу и заперлись
на засовы. Когда мы
проходили мимо, они испуганно выглядывали в окна и тотчас прятались, как только встречались с кем-нибудь глазами.
Пройдя еще с полкилометра, мы стали биваком
на берегу реки, в старой липовой роще.
После этого мы дружно взялись за топоры. Подрубленная ель покачнулась. Еще маленькое усилие — и она стала падать в воду. В это время Чжан Бао и Чан Лин схватили концы ремней и закрутили их за пень. Течение тотчас же начало отклонять ель к порогу, она стала описывать кривую от середины реки к
берегу, и в тот момент, когда вершина
проходила мимо Дерсу, он ухватился за хвою руками. Затем я подал ему палку, и мы без труда вытащили его
на берег.
От устья Билимбе до Конора — 12 км по прямой линии. В этот день, несмотря
на хорошую погоду, нам удалось
пройти немного.
На бивак мы стали около небольшой речки Сюригчи. Нижняя часть ее заболочена, а верхняя покрыта гарью. Здесь был когда-то хороший лес. Недавнее наводнение размывало оба
берега речки.
Перед сумерками я еще раз
сходил посмотреть
на воду. Она прибывала медленно, и, по-видимому, до утра не было опасения, что река выйдет из
берегов. Тем не менее я приказал уложить все имущество и заседлать мулов. Дерсу одобрил эту меру предосторожности. Вечером, когда стемнело, с сильным шумом хлынул страшный ливень. Стало жутко.
Зыбуны
на берегу моря, по словам Черепанова и Чжан Бао, явление довольно обычное. Морской прибой взрыхляет песок и делает его опасным для пешеходов. Когда же волнение успокаивается, тогда по нему свободно может
пройти не только человек, но и лошадь с полным вьюком. Делать нечего, пришлось остановиться и в буквальном смысле ждать у моря погоды.
На берегу реки я заметил Дерсу. Он
ходил и внимательно смотрел
на воду.
Я полагал было пойти в фанзы к удэгейцам, но Дерсу советовал остаться
на берегу моря. Во-первых, потому, что здесь легче было найти пропитание, а во-вторых, он не терял надежды
на возвращение Хей-ба-тоу. Если последний жив, он непременно возвратится назад, будет искать нас
на берегу моря, и если не найдет, то может
пройти мимо. Тогда мы опять останемся ни с чем. С его доводами нельзя было не согласиться.
На противоположном
берегу стайками
ходило много куличков.